Хроники смерти. Рожденный не для людейХолодное утро началось для меня жестоким солнечным лучом, впившимся мне в глаза, и запрещающим спать. Я осмотрелся вокруг, но ничего примечательного не бросилось мне в глаза. Может на самом деле вокруг происходило множество чудесных вещей, но я не обращал на это внимание. Глупо, скажет любой из вас. Знаю, отвечу я, и пойду дальше. Это мой сознательный выбор.
Тупая бритва в ванной, и с горчинкой зубная паста. Холодный завтрак из вчерашнего ужина, тухлые новости о том что мир катиться в ад. Музыкальные клипы про полуголых женщин без голоса и слуха, циничные политики, говорящее что если отобрать у нас оставшиеся деньги то мир станет лучше. За коном пьяные соседи, и еще ничего не сведущая ребятня. Старушки сплетничают на лавочке, женщина гуляет с ребенком и собакой. Какое место занимаю я в этой картине апокалипсиса? Посмотрите в дом напротив. На кухне, с тетрадкой в руках, да в исподнем, сидит, потягивая холодный кофе, задумчивый мужик, и чего то пишет.
Разве может быть что-то прекраснее этого серого пейзажа покоя, в котором все идет своим чередом, и все мы неизбежно, равномерно, без лишних ран, идем к концу? Вы скажите — глупо. Я отвечу — пошли вы.
На холодильнике фотопортрет, за рамкой скрыты пожелания и стихи на обороте. Давно порываюсь выкинуть эту безделушку, лучше в окно, или в вулкан, но как то не складывается. Или просто не хочу, потому что эта картинка напоминает мне что раньше я был творцом. Из под моего пера выходили не герои, но живые люди, от моих книг люди пропускали станции в метро, не спали ночами, и плакали, смеялись, переживали вместе со мной. Что же изменилось?
Иду за хлебом в магазин. Вернее не только за хлебом, в век магазинных вымогательств только за хлебом сходить нельзя. Но идея была купить хлеба. Люди в магазине смотрят на прилавки, в корзинку и в пол. При том чем моложе те больше смотрят, чем старше — тем меньше. Вот паренек лет десяти, если бы он запоминал что видит, он бы уже мог сдать экзамен на менеджера. А вот женщина лет сорока. Она ищет пустым взглядом по прилавку. Вся в себе. Пробил товары у приветливой кассирши. Даже фальшивая улыбка приятна, и даже коту. А я ведь еще тот кот.
Кот, меня так она называла. Мой кот. Нет ничего приятнее таких милых прозвищ, хоть мы и не обращаем на них внимание. А я любил, и игриво терся об нее ухом, и обожал клянчить колбасу со стола. Даром не гадил мимо лотка и мылся не языком. Помню я принес ей букет разных цветов, в зубах, рано утром. Она лежит в постели, а я подхожу, кладу ей цветы на подушку и говорю — мяу. Вот такие вещи всегда приятно помнить.
По пути домой привязался кот. Наверное учуял потекшее в пакете молоко. Да, нельзя просто так взять и купить только хлеб. Остановился, смонтировал из спичек и пакета блюдце, и налил молока. Ведь в наш тяжелый век добывать можно не только силой. Есть и ум и красота, и еще уйма всего. И по моему он себе добыл молока. Он очень мил.
У нее тоже был кот, мы звали его сволочь. Он был черный, а мы любили ночью курить вдвоем на кухне, и спотыкаться об него было традицией. Она нас обоих звала кыс-кыс-кыс, на обед там, или ужин. Всегда звала одного, а приходил другой.
И вы наверное уже думаете что она умерла, или ушла от меня. Но нет, ушел от нее я. И не потому что полюбил другую, есть множество причин что бы бросить девушку, но я сумел выделиться. Дело в том что она была чудесной, но чудесным не был я. И я рад что она меня поняла, и просто отпустила.
Вернулся домой, водрузил продукты в холодильник, не тронув разве что пачку сигарет, и снова сел за тетрадь. Эта квартира моя тюрьма, в которой я себя заточил. В ней вся моя вселенная, все строки и мелодии что играли в моей душе, все картины и скульптуры что рождались перед моим взором, все здесь, просто этого никто не видит. Я заперт в музее имени себя. Каждый человек как дом. Внутри него своя мебель, свой запах, свои цвета. Ковры, обязательно у всех разные ковры. И становясь кому то близок, ты приходишь в этот его дом. И так уж сложилось что я не умею себя вести в чужом доме. Переставляю вазы, меняю эти злосчастные ковры, раскидываю носки, прячу фантики от конфет в диван. А ведь этот диван — уютная часть чьей-то души. И хорошо когда среди бардака, например, моих друзей, одной пары носков и пары фантиков даже не видно. Но в чьей то чистой душе...
Вы скажите глупо, я скажу — зато гуманно. Таков уж я, небритый, неопрятный мужик в исподнем, сидящей на хмурой кухне с тетрадкой, который неприменимо нагадит вам в душу, желая только добра.
Тупая бритва в ванной, и с горчинкой зубная паста. Холодный завтрак из вчерашнего ужина, тухлые новости о том что мир катиться в ад. Музыкальные клипы про полуголых женщин без голоса и слуха, циничные политики, говорящее что если отобрать у нас оставшиеся деньги то мир станет лучше. За коном пьяные соседи, и еще ничего не сведущая ребятня. Старушки сплетничают на лавочке, женщина гуляет с ребенком и собакой. Какое место занимаю я в этой картине апокалипсиса? Посмотрите в дом напротив. На кухне, с тетрадкой в руках, да в исподнем, сидит, потягивая холодный кофе, задумчивый мужик, и чего то пишет.
Разве может быть что-то прекраснее этого серого пейзажа покоя, в котором все идет своим чередом, и все мы неизбежно, равномерно, без лишних ран, идем к концу? Вы скажите — глупо. Я отвечу — пошли вы.
На холодильнике фотопортрет, за рамкой скрыты пожелания и стихи на обороте. Давно порываюсь выкинуть эту безделушку, лучше в окно, или в вулкан, но как то не складывается. Или просто не хочу, потому что эта картинка напоминает мне что раньше я был творцом. Из под моего пера выходили не герои, но живые люди, от моих книг люди пропускали станции в метро, не спали ночами, и плакали, смеялись, переживали вместе со мной. Что же изменилось?
Иду за хлебом в магазин. Вернее не только за хлебом, в век магазинных вымогательств только за хлебом сходить нельзя. Но идея была купить хлеба. Люди в магазине смотрят на прилавки, в корзинку и в пол. При том чем моложе те больше смотрят, чем старше — тем меньше. Вот паренек лет десяти, если бы он запоминал что видит, он бы уже мог сдать экзамен на менеджера. А вот женщина лет сорока. Она ищет пустым взглядом по прилавку. Вся в себе. Пробил товары у приветливой кассирши. Даже фальшивая улыбка приятна, и даже коту. А я ведь еще тот кот.
Кот, меня так она называла. Мой кот. Нет ничего приятнее таких милых прозвищ, хоть мы и не обращаем на них внимание. А я любил, и игриво терся об нее ухом, и обожал клянчить колбасу со стола. Даром не гадил мимо лотка и мылся не языком. Помню я принес ей букет разных цветов, в зубах, рано утром. Она лежит в постели, а я подхожу, кладу ей цветы на подушку и говорю — мяу. Вот такие вещи всегда приятно помнить.
По пути домой привязался кот. Наверное учуял потекшее в пакете молоко. Да, нельзя просто так взять и купить только хлеб. Остановился, смонтировал из спичек и пакета блюдце, и налил молока. Ведь в наш тяжелый век добывать можно не только силой. Есть и ум и красота, и еще уйма всего. И по моему он себе добыл молока. Он очень мил.
У нее тоже был кот, мы звали его сволочь. Он был черный, а мы любили ночью курить вдвоем на кухне, и спотыкаться об него было традицией. Она нас обоих звала кыс-кыс-кыс, на обед там, или ужин. Всегда звала одного, а приходил другой.
И вы наверное уже думаете что она умерла, или ушла от меня. Но нет, ушел от нее я. И не потому что полюбил другую, есть множество причин что бы бросить девушку, но я сумел выделиться. Дело в том что она была чудесной, но чудесным не был я. И я рад что она меня поняла, и просто отпустила.
Вернулся домой, водрузил продукты в холодильник, не тронув разве что пачку сигарет, и снова сел за тетрадь. Эта квартира моя тюрьма, в которой я себя заточил. В ней вся моя вселенная, все строки и мелодии что играли в моей душе, все картины и скульптуры что рождались перед моим взором, все здесь, просто этого никто не видит. Я заперт в музее имени себя. Каждый человек как дом. Внутри него своя мебель, свой запах, свои цвета. Ковры, обязательно у всех разные ковры. И становясь кому то близок, ты приходишь в этот его дом. И так уж сложилось что я не умею себя вести в чужом доме. Переставляю вазы, меняю эти злосчастные ковры, раскидываю носки, прячу фантики от конфет в диван. А ведь этот диван — уютная часть чьей-то души. И хорошо когда среди бардака, например, моих друзей, одной пары носков и пары фантиков даже не видно. Но в чьей то чистой душе...
Вы скажите глупо, я скажу — зато гуманно. Таков уж я, небритый, неопрятный мужик в исподнем, сидящей на хмурой кухне с тетрадкой, который неприменимо нагадит вам в душу, желая только добра.
@темы: творчество